Название: Знают соседи, где кто сидит
Немцы убивали детей на площади, смерть евреев Корчины медленно приближалась к концу. Ей было одиннадцать лет. Мать приказала ей подойти к какому-то незнакомому человеку. Кроме этого она ничего не сказала, даже не дала ничего в дорогу. Мужчина положил её на велосипед и уехал, как отец, который случайно завёз свою дочь не туда. Когда три года спустя она покидала свой дом, она не поблагодарила, она не могла даже развернуться и посмотреть на место, где была спасена её жизнь.
Он приехал из Подкарпатья. Закончил сразу два факультета во Львовском политехническом институте, где работал в отделе химии, пока его начальником не назначили Игнация Москицкого. О его хорошем образовании позаботилась ещё его мать Виктория Солецка, которая на рубеже веков, ещё во времена Франциска Иосифа, основала и руководила школами в Корчине недалеко от Кросна. До войны, будучи ещё на пенсии, она жила в великолепном доме. Там же она основала современную садоводческую ферму, которая должна была стать основным источником дохода семьи во время войны.
Вместе с женой и детьми Станислав Солецки посещал мать обычно только на пару недель на каникулах. Уехав из Львова, он жил где-то между Новогрудком, Белостоком и Вильнюсом. Когда началась Вторая мировая война, он решил, что у матери будет безопаснее всего. Драматическое путешествие, в течение которого семья должна была на несколько недель разделиться, продолжалось до начала декабря. Они прожили всю оккупацию в Кракове вплоть до конца войны. Конец войны, совершенно неожиданно, принёс им смерть и страдания.
Станислав знал, что происходит в оккупированной стране. Он быстро присоединился к структурам сопротивления. Будучи двуязычным, по-немецки он говорил так же хорошо, как и по-польски, он всегда мог избежать конфронтации с немцами. А немцев кругом было много, так как дом стоял на главной дороге от Кросно до нефтяной шахты, которая находилась в горах за Корчиной. В разное время дня и ночи, чаще всего летом, появлялись автомобили с немецкими чиновниками, привлечёнными домом и прекрасным садом. Нужны им были вишни, яблоки, смородина.
Так, более или менее, из окон соседей, выглядела их жизнь до советского наступления в 1944 году.
Ежи, старший из сыновей: В конце 1941, начале 1942 года представитель краковских евреев попросил бабушку Викторию убедить отца согласиться принять от них магазин железной посуды. Таким образом, были предприняты попытки застраховать еврейскую собственность в случае конфискации. После согласования с властями польского подполья, отец принял это предложение. Доходы от этой деятельности были направлены на продовольственную помощь евреям в гетто в Кросно и Жешуве и были использованы осенью 1942 года для сельскохозяйственных полевых работ. Среди прочих в соседней деревне Комборнии, где до сегодняшнего дня стоит прекрасный дворец, в котором в 1846 году повстанцы выступали против оккупантов.
Анджей, младший сын: Корчиньские евреи выбрали отца, потому что они ему доверяли. В наших семейных документах сохранились имена польских служащих немецкой администрации – мэра, начальника деревни, полицейских. Они неплохо попортили кровь местному населению, а позже и местным евреям. Когда немцы начали ликвидацию евреев, местное население забрало все, что осталось. Они сразу переехали в еврейские дома и квартиры. Забрали себе всю собственность, бизнес и недвижимость и начали создавать основы нормального, польского порядка.
Всего несколько дней до погрома евреев в Корчине Ядвига и Станислав Солецкие решили взять к себе Мадлен, которую они для безопасности назвали Зосей. Ядвига, как она вспоминает уже после войны, раньше не знала девочки, скорее всего Станислав был инициатором этой затеи.
В день погрома или во время так называемой «депортации» на рынке разыгрывалась жуткая сцена. Дети были погружены вместе с матерями в машины и слишком громко плакали. Крик раздражал немецкого офицера СС, который решил навести порядок. Он приказал полицейским положить детей возле стены поближе друг к другу. Внимательно, не пропуская никого, расстрелял всех без исключения. Когда у него закончилась обойма, он спокойно вставлял следующую. Несколько успокоившись, он приказал полицейским погрузить тела в машину. Матери смотрели, как умирают их дети. Отцы смотрели на трупы детей; жители Корчины, наблюдали за всем происходящим, немного похожим на сумасшедший фестиваль.
Может быть именно тогда, мать Мадлен надела на неё какую-то одежду, указала направление дороги и сказала: «Иди, о тебе позаботятся!» Девочке не дали ни чемодана, ни сменной одежды. Она просто вскочила на велосипед Станислава и уехала с ним, как с отцом, который случайно завёз дочь не туда.
Он не сразу привёл её домой. Боялся, что кто-то из Корчины может за ними следить. Немцы никогда бы не догадались, что это еврейский ребёнок, но местная полиция её знала. Мадлен выделялась феноменально, отличала её скандинавская красота, а также тот факт, что она была не местная. Станислав оставил её на кукурузном поле и попросил подождать его там. Когда он вернулся, она исчезла. Вот она была и вот он её потерял. Он был уверен, что кто-то избил её в этих полях и передал немцам. Отчаявшийся пошёл домой. Ему не удалось.
Вечером вдруг в дверь постучали. Кто-то нашёл девушку, блуждающую среди полей, только и произнесла, что чью-то фамилию, напоминавшую «Солецки», поэтому к ним её и привели.
Ядвига: Нам казалось, что не будет ничего сложного в том, чтобы спрятать ребёнка. Что она просто смешается с нашими детьми, под видом ребёнка наших двоюродных братьев, сестёр и остальных родственников. С самого начала мы разрешили ей бегать в саду, да и дома перемещалась она свободно, без особенных трудностей и осторожностей. Но, как говорится в поговорке, «знают соседи, где кто сидит». Проблемы не заставили себя ждать. Любопытство соседей моментально оказалось губительным. Сразу же начали спрашивать, а кто это, а откуда это, а может быть она еврейка? По всей видимости уже видели её перед этим где-то в городе. Нельзя было терять ни минуты; испуганные, мы поняли, что Зосю (Мадлен) нужно спрятать, чтобы глаза человеческие её не видели. Знать про неё могли только домашние и ближайшая семья.
Анджэй: Немцы определённо были убийцами, это не подлежало сомнению. Но родители больше всего боялись соседей и тех поляков, которые состояли в немецкой администрации Корчины. Их поведение, как и позиция тамошних клерикан, которые не проявляли никакой солидарности по отношению к евреям, заслуживает осуждения. Вроде бы, часть интеллигенции, включая тех, которые приняли на себя обязанности после моей ушедшей на пенсию бабушки. Родители никогда не ожидали ни солидарности ни помощи. Но в любом случае, легче было бы им помочь, если бы в Корчине появилась хоть тень понимания еврейской судьбы. В то же время в нашем доме иногда было больше евреев, не только Зося (Мадлен), которым родители давали ночлег в полном страхе перед немцами и поляками.
Ядвига: В тот трагичный день, поздним вечером, пришли к нам трое евреев, которым удалось избежать погрома. Молили о помощи. Страшное отчаяние, беспомощность, да и расшатанные нервы не позволили нам им отказать, мы дали им убежище. Все четверо, так как Зося (Мадлен) с ними, первую ночь провели в недоступных зарослях нашего сада. Там под покрывалами, в усыпляющей тишине природы, трепетали четыре испуганные человеческие сердца.
Трём евреям Солецкие организовали укрытие в лесу, куда каждую ночь доставляли провизию. Зося (Мадлен) в отличие от остальных, кроме момента, когда вместе с ещё одним еврейским ребёнком укрылась вне дома, получила приют на чердаке, где провела несколько лет, до конца войны.
Ядвига: Была она девочкой умной, сообразительной, отлично понимала, в какой ситуации оказалась. На чердаке соорудила себе тайное место из давно уже лежавших там досок, где в случае чего могла спрятаться.
Мадлен: Старший сын Солецких, Ежи, был очень язвительный. Он ни разу меня не ударил, не причинил мне вреда физически, но говорил вещи, которые меня очень ранили. Видно было, что ему это нравилось. Когда я смеялась из-за чего-то, смотрел на меня и говорил: «Смотри, кто тут у нас смеётся. Ты смеёшься, а из твоей мамы мыло делают». Всегда находил слова, чтобы меня задеть. У всех нервы были на пределе, чувствовалось напряжение, которое он и использовал. Я не знала, как защититься, поэтому и была для него лёгкой добычей. В присутствии отца он себе такого не позволял… Он любил чувствовать свою власть. Я его избегала. Никогда ни на что не жаловалась, у них и так было полно проблем, я понимала, что я не в том положении, чтобы выражать недовольство.
Ежи: Мы тогда не понимали, что она живёт в абсолютно ином мире, в огромной травме. Для нас это было время борьбы, для неё – ожидания самого худшего, глухого ожидания. Иногда неделями к ней никто не заходил, разве что еду приносили. Всё зависело от ситуации, которая постоянно менялась.
Мадлен: Трое молодых парней и чужая девушка, что ещё нужно? Такие истории часто случаются. Хоть обиду на него я уже не держу, всё равно мне бы не хотелось с ним встретиться. Когда мои сыновья прилетели в Польшу, он был ещё жив. Извинился. Так что может быть и вправду изменился.
Ежи: Ничего не могу ей сказать. Если это имеет какое-либо значение, могу сказать, что понимаю теперь, что я ранил её своим поведением, но в то время было это для меня совершенно неясно.
Наступала зима.
Мадлен: Крыша состояла только из панелей. Когда зимой шёл снег, то проникал внутрь, таял и замерзал. Как это вообще возможно, что я даже ни разу не простудилась? Просто должна была выжить и точка. Конечно, влияет также то, что я была абсолютно от всех изолирована. Были времена, когда хотела оттуда сбежать, но испугалась последствий. Мне не хотелось ставить под угрозу ту семью. Они мне не нравились, но и тянуть за собой я никого не собиралась.
Ядвига: Наступала зима, Зосю (Мадлен) нужно было забрать с чердака в квартиру, в бабушкину комнату. Я часто отправляла свою семилетнюю дочь к матери, жившей неподалёку, чтобы Зося могла спать в её кровати. В случае проверки, количество детей сходилось бы с переписью. Почти каждая ночь становилась для нас огромным риском.
Ежи: Иногда она спала в одной кровати с мамой, иногда одна из сестёр шла к бабушке, чтобы сходилось количество домашних. Временами, в зависимости от ситуации, её забирали к другой бабушке.
Мадлен: Я постоянно жила будто в миру фантазии. Всё думала о разных вещах, сама себе рассказывала истории, в которых сама была главной героиней. Уже после войны осознала, что совершенно не умею общаться с другими людьми, не умею соответственно реагировать. Люди старались мне помочь, а я просто не знала, как им ответить.
Ядвига: Обычно сидела она на достаточно просторном чердаке. Читала книжки, всякие разные письма, сваленные там в огромную кучу, помогала также в работе по дому. Лущила горох, чистила картошку или шила что-то. Чтобы убить время играла в куклы либо же решала математические задачи. На ночь обязательно пряталась под горой досок.
Мадлен: В течение всего этого времени, было множество шансов случайно умереть. Один раз немцы искали по домам недозволенное мясо. У Солецких как раз появилась новая собака, которая пришла меня навестить. Когда пёс вернулся вниз, немцы начали спрашивать, откуда это он возвращается. Думали, что, может, вынюхал там какое-нибудь спрятанное мясо. Тогда женщина, которая помогала Солецким по дому, без задней мысли сказала, что там ощенилась его мама, вот он туда и возвращается. Поверили.
Однажды я была на поле, вроде вырывала лук. Неподалеку проходила линия фронта, немцы всё ещё стреляли в русских. Пуля упала около меня и не взорвалась. Думаешь, меня это испугало? Нисколько. Для меня это была всего лишь одна из ситуаций, которые случились со мной. Я не знала, что такое страх. Пролетела так близко, что чуть сбила на мне шляпку.
Несколько недель после советского наступления, которое хоть и не проходило через Корчину, всё же очень там ощущалось, Мадлен вышла из укрытия. Был ноябрь 1944 года.
Анджей: Мама готовила Мадлен к тому, чтобы она осталась с нами, хотя и одновременно связалась с Польским Красным Крестом, чтобы найти её семью. Учебный год 1944/1945 хотя и был годом неясным, всё же в Корчине был учебным, то есть все дети готовились к началу занятий в сентябре.
Манден: В школу я не пошла: я знала, что там для меня будущего нет. Думаю, я бы и так у них не осталась. Точно попросила бы Ядвигу, чтобы попробовала найти мою семью, если бы она сама не начала поиски.
Анджей: Мама готовила Мадлен к школе и, одновременно, к первому причастию как польского ребёнка, если бы никто за ней не пришёл.
Манден: После войны я не могла просто от них убежать, всё-таки они спасли мне жизнь. Помогала в огороде, старалась быть настолько полезной, насколько это возможно. Ждала, пока кто-то меня заберёт. Они теперь рассказывают эту историю несколько иначе. Я уже не была ребёнком, тогда как большинство детей живших в укрытии было намного младше. Многие дети остались в семьях, где прятались. Я всегда знала, что не останусь.
Война в Кончине закончилась. Немцы убежали, Советы погнали их к Словакии. Группа самых просвещённых друзей Станислава, связанных с движением сопротивления в Подкарпатье, старалась справиться с послевоенным хаосом, они начали организовывать зачатки новой администрации.
Анджей: Под конец 1994 года мой отец вместе со своими ближайшими друзьями из армии создали администрацию общины Корчины. Отец стал начальником, а его лучший друг, шеф местного военного отделения, стал командиром народной милиции, другой друг – секретарём общины, ещё кто-то мэром города. Когда огласили выборы 8 мая 1945 года, отец объявил, что будет в них участвовать. Предвыборная кампания началась с началом апреля.
Ежи: 22 апреля к нам пришло двое мужчин, якобы из милиции, говорили, что отец им нужен на работе. После короткого разговора вышли с отцом во двор. На следующий день его нашли в польском лесу, избитого на смерть.
Анджей: Ни в одном польском архиве мы не нашли ни одного следа этого убийства. В связи с этим преступлением не было открыто ни одно дело. Сами себя спрашиваем, что же произошло тогда вот уже 70 лет. Я жил в Кончине до окончания школы, то есть до 1959 года, позже возвращался туда на каникулы во время учёбы в университете. Знакомые многократно повторяли, что отец погиб из-за заговора трёх богатых жителей Корчины, которые во время оккупации под руководством немцев управляли городом. Отец многократно повторял, что со всеми беззакониями совершёнными с евреями во время оккупации надо рассчитаться. Для них он являлся смертельной угрозой. Что интересно, все трое после войны уехали из Корчины и никогда туда так и не вернулись.
Бабушка Виктория часто повторяла маме: «Ядя, зачем твой Стась начал заниматься общиной, осуждал местных, говоря, что после войны рассчитается с ними за все их безнравственные поступки, которые были совершены во время оккупации». Часть жителей день и ночь преследовала тех, которых немцы подозревали хоть в каком-либо сопротивлении. Отец обвинял их, и в том насколько беспощадно они грабили еврейские имения.
Коммунисты не нанимали бандитов, которые тайно, где-то в лесу избивали кого-то на смерть. Когда народное правительство укрепилось в Польше, все друзья отца, с которыми создавал он первые руководства общины, были репрессированы. Несмотря на то, что всех их вывезли из Корчины, все они вернулись в начале пятидесятых. Никто не погиб. Выражаясь поэтически существует определённая череда несчастий выпавших на семью Солецких на Подкарпатье.
Ядвига [в письме к Польскому Красному Кресту]: Нижеподписавшаяся уведомляет, что у себя воспитывает уже третий год од 12.08.1942 года еврейскую девочку, дочь Самуэля и Гитль из семьи Таксли Вагнер. Мадлен Вагнер осталась у меня со дня еврейского погрома, сейчас ей 14 лет. Мы спасли ей жизнь, а сейчас хотели бы её отдать исключительно в руки семьи. (…) Мать скорее всего мертва, отец уехал в Россию ещё в 1939 году, а она, единственный ребёнок выжила. (…) В Нью-Йорке жила сестра её матери Циля Блюменфельд. Может она знает что-нибудь об отце девочки либо захочет забрать её сама. (…) Когда муж нижеподписавшейся был жив, было легче жить, сейчас я одна вдова покойного Господина Станислава Солецкого, убитого фашистами, у меня шестеро детей, живущих теперь в очень тяжёлых условиях…
Мадлен: По истечению какого-то времени с нами связался некий Йешаяху Друкер. Он работал на польское правительство, пытаясь отыскать спрятанных еврейских детей, ранее сражался в армии Андерса. Мы вышли вдвоём из дома Солецких. Я была даже не в состоянии обернуться. Так на всё это реагировала. Мы чуть-чуть отошли. Я хотела обернуться, но не могла. Даже не поблагодарила Ядвигу. Да и отношения у нас были другие. Они радовались, что меня забрали. Надеялись, что получат за это деньги либо что-нибудь другое.
Атмосфера в семье была не очень хорошая. Отец Солицки был убит, было много проблем. Ядвига скорее всего почувствовала облегчение, что нет уже той обузы, что теперь она не должна мной заниматься.
Анджей: В течение нескольких лет мама переписывалась с её семьёй, никак не могла смириться с тем, что произошло. Также не могла смириться с тем, что Мадлен ни разу с нами не связалась.
Её тётки пробовали это объяснить. Молодая девушка очутилась в совершенно чужой семье, осознавая, что её жизнь находится в опасности. Боль внутри всё нарастала, она ведь потеряла всех близких. Если и быть ей когда-то нормальным человеком, она должна от этого всего отделиться в географическом и каком бы то ни было ином смысле. Я это понимал, но для мамы это было больно слышать.
Мадлен: Я чувствую себя несколько виноватой за то, что не попыталась установить с ними контакт, когда Ядвига была ещё жива. Не то чтобы я делала это специально, просто жизнь сложилась иначе. В 1957 году мы переехали из США в Израиль. Случившееся тогда, было для меня уже в прошлом. Польский я забыла очень быстро, в течение двух-трёх лет. Сама того не осознавая избегала людей, которые говорили по-польски. Когда приехала в Нью-Йорк, то пошла на курс английского. Все в группе были беженцами, многие девушки были из Польши, а я как назло подружилась с венгеркой. Лишь по истечению лет осознала свои поступки. Мой дядя тогда слушал польское радио, что вводило меня в бешенство. Хотя искусство избегания разных вещей я довела до идеала.
Анджей: С облегчением один за другим мы уезжали из Корчины. В наших сердцах рана, что в Корчине, перед самым концом войны, перед концом нашей драмы спасения Мадлен, убили отца так никчёмно, болела слишком сильно. Мы не были ни аристократами, ни землевладельцами, но на тогдашние стандарты, положение наше было довольно высокое. Никаких проблем. И вдруг мы оказались на краю экзистенциального выживания. Всё ведь держалось на отце. Вдруг он умирает, заканчивается война, остаётся шестеро детей, две старушки и еврейский ребёнок – всё на голове моей мамы.
Всё же ей удалось всех нас выучить. По очереди мы выезжали на учёбу, прежде всего во Вроцлав. Мама жила на Корчине до 1970 года, когда после несчастного случая и наскоро поставленного диагноза ей ампутировали ногу. В течение 15 лет не могла с этим смириться. Умирала в мучениях. В 1985 году мы привезли её в Корчину, чтобы она могла умереть в доме семьи и быть похоронена вместе с мужем.
В 1963 году Владистав Бартошевский в рамках «Тыгодника Повшехного» («Tygodnik Powszechny») опубликовал просьбу распространения информации насчёт спасения евреев поляками во время войны. Таким образом Анджей Солецки начал разговаривать со своей мамой о тех происшествиях. Тогда же она записала свои военные воспоминания, которые в сокращённой версии появились в книжке Бартошевского «Вот он с родины моей» («Ten jest z ojczyzny mojej»). Надеялись, что книжка попадётся Мадлен на глаза. Иногда снова появлялась у них мысль, чтобы попробовать связаться с ней, но до дела так и не дошло.
Анджей: Переломным моментом стала, назовём это, достаточно аллергическая реакция моего старшего брата Ежи на новость о том, что один, предпочитаю не называть его имени и фамилии, мужчина из Торуня, которого тяжело назвать духовным, строя свою пресловутую святыню, хотел одну стену посвятить памяти польских семей спасавших евреев.
Его будто громом ударило и хотя он был уже очень болен, всё равно решил приложить все усилия, чтобы найти хоть какой-нибудь след Мадлен. Решил, что история второй мировой войны не может быть рассказана по-торуньски.
В июне 2014 Мадлен позвонили из Яд Вашем (Yad Vashem) информируя, что кто-то из Польши пытается с ней связаться. Это был старший сын Ежи Солецки.
Мадлен: Я была уверена, что он видит вещи иначе, чем я видела их тогда. Он позвонил, но я была не в состоянии с ним говорить. Мои дети были с ним на связи. Думаю, что они будут рады, что я решила рассказать свою историю, так как никогда раньше я об этом не рассказывала.
Солецкие спасли мне жизнь – вне всяких сомнений. Когда смотрю на своих детей, внуков – я чувствую благодарность. Легко не было. Мне было 19 лет, когда я вышла замуж. Все говорили, что я такая взрослая, что, конечно, не было правдой. Жизнь моя всё же сложилась хорошо. С мужем прожили 60 лет, до его смерти. Создали нормальный дом.
Незадолго после звонка Юрка Солецкого, Мадлен оставила показание в Институте Яд Вашем, тем самым начала процесс признания награды Праведников Народов Мира Ядвиге и Станиславу. Она не думала о том, чтобы самой приехать в Польшу, зато призывала сыновей воспользоваться приглашением и посетить места, где она пережила войну. Джонни и Дэвид навестили Ижи Солецкого, который провёл их по Корчине и окрестностях, рассказывая военные истории их матери. Умер он 17 мая 2015 года. Хотя и не дождался празднования вручения медали, после встречи с потомками Мадлен, он сказал что уже может умирать.
Когда все формальности закончились и Солецких признали Праведниками, Мадлен решила вместе с 18 членами своей семьи приехать в Польшу на вручение награды. Празднование происходило в синагоге Рутика в Дзежонёве 28 февраля 2017 года. До того как они приехали в Дзежонёв, поситили дом в Корчине. Мадлен ещё раз поднялась на чердак, в этот раз только чтобы закончить свою историю.
В конечном итоге семья Мадлен, благодаря семье Солецких, узнала свою историю. Однако до сегодняшнего дня не нашёлся никто, кто бы мог рассказать Солецким историю убийства их отца.
Реализация проекта стала возможной при поддержке „Minyanim”
Переводчица: Варвара Редмонд